– Согласен. Я тоже очень много думал над этим, экселенц, но, откровенно говоря, просто боялся высказать эту мысль вслух, так как это противоречит приказу фюрера – ни шагу назад.

В это время вошел переводчик.

– Извините, экселенц. Говорит Москва, – и включил «Телефункен». Через несколько секунд радио заговорило. Переводчик повторял слова диктора по-немецки:

– «…Закончили ликвидацию группы немецко-фашистских войск, окруженных западнее центральной части Сталинграда».

– Паулюс, – чуть слышно выдохнул Клюге и жестом показал на радиоприемник, – пожалуйста, потише, – и, словно ожидая приговора, тяжело опустился в кресло.

Переводчик, видя, как с каждым словом диктора – а тот выкладывал их торжественным тоном – брови фельдмаршала ползли к переносице, а зубы сжимались, еле-еле перевел, что взят в плен вместе со своим штабом командующий группой войск под Сталинградом генерал-фельдмаршал Паулюс…

Дослушать до конца сообщение Совинформбюро у фельдмаршала не хватило сил, и он сам выключил приемник и освободил переводчика. Как только за ним закрылась дверь, фон Клюге снова предался прежним размышлениям и склонился над картой оперативной обстановки.

Сообщение Москвы о сталинградской трагедии еще больше укрепило в нем страх за судьбу войск ржевско-вяземского плацдарма.

– А вы говорите, «ни шагу назад». Если держаться так, повторится Сталинград!.. – Фон Клюге насупился. Наконец изрек: – Что бы фюрер ни думал, мы в интересах предотвращения катастрофы обязаны доложить ему всю нашу обстановку. Конечно, это надо умно аргументировать, да так убедительно, чтобы он решился на отвод войск с ржевско-вяземского плацдарма на рубеж Белый – Спас-Деменск. Следует доказать и то, что этим мы сокращаем фронт раза в три и высвобождаем 10 – 12 дивизий.

Вслед за ликвидацией сталинградской группировки Паулюса советское командование развернуло наступление на курско-харьковском направлении, и 8 февраля армия генерала Черняховского овладела Курском. Это основательно потрясло Гитлера, так как войска Воронежского и Брянского фронтов создали угрозу удара на фланге группы армий «Центр» и окружения, подобно Сталинграду, всей ржевско-вяземской группировки. И уж тут-то Гитлер волей-неволей принял решение об отводе войск с ржевско-вяземского плацдарма на рубеж, предложенный фельдмаршалом фон Клюге, а высвобождавшиеся войска вместе со штабом генерала Моделя перебросить в район Орла и оттуда нанести сокрушительный удар на Курск.

Озабоченный этим решением фюрера, фон Клюге не выделил на проческу из полевых войск ни одного солдата, и Шенкендорф вынужден был действовать только своими силами и только вдоль важных дорог. Таким образом, на важной дороге попало под проческу и «Каффехауз» Кудюмова.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

В одну из ненастных ночей не раз битый карателями Шарик, странно подвывая, заворчал под окном сторожа. Не успел дед Гриша выскочить из сторожки и предупредительно стукнуть в ставню, как вдруг в окна и двери корчмы забарабанили каратели.

Тут дед Гриша решил первый удар принять на себя и тем самым дать время хозяевам спрятать все то, что могло их подвести.

– Сейчас, сейчас! – кричал он еще со двора. И, подойдя к крыльцу, как бы не понимая, кто это стучит, возмутился: – Господа! Чего барабаните? Ведь ночь. А ночью заведение не работает.

Из-за дверей донесся голос хозяйки:

– Айн момент! Айн момент!

Потом слышалось, как в скважину не попадал ключ. Наконец дверь открылась, и хозяйка, впустив «гостей», распахнула дверь в горницу, где хозяин, держа лампу в руках, вскинул руку и прокричал:

– Хайль Гитлер!

Главарю карателей ничего не оставалось, как остановиться у порога и тоже вскинуть руку:

– Хайль!

Его примеру последовал и начальник местной полиции и тут же гримасой показал Кудюмову, что ему очень и очень неприятно участвовать в этом деле.

Вера, делая вид, что она принимает их за ночных гостей, хотя у самой нервы были на пределе, – раздвинула портьеры и пригласила эсэсовцев в офицерскую комнату, где для такого случая всегда на ночь на стол ставились термос с горячим кофе, масленка, сахарница и под стеклянным колпаком манящие свежим салом бутерброды:

– Битте, герр гауптштурмфюрер! – и, как бы вспоминая забытое слово, кокетливо закрутила пальчиком. – О! Зо! Аус зиеген… А, – опять крутанула, – их аус зиеген.

Тем временем Михаил Макарович поставил лампу на стол и подскочил к эсэсовцу, чтобы принять от него пальто. Гауптштурмфюрер отстранил хозяина, обдал холодным взглядом хозяйку и, махнув перчаткой, произнес: – «Галоло!!» И по этому одному взмаху вся свора, видимо, основательно натренированная, мгновенно принялась за работу: обершарфюрер схватил хозяина, закрутил ему руки за спину, а другой эсэсовец его обыскал. То же проделали и с Верой, но ее обыскала обершарфюрер-женщина в форме, предварительно провокационно спросив:

– Железнова Вера?

Вера сделала вид, что не поняла. Эсэсовка повторила:

– Я Бронислава Казимировна, – спокойно ответила Вера.

Эсэсовцы стучали сапожищами во всех комнатах. Женщина в форме обершарфюрера поспешила наверх.

Там она обратилась к Лиде:

– Железнова Вера?

– Не понимаю. Отродясь Зина. По-взрослому значит Зинаида. Фарштейн? Зинаида!

А сапоги грохотали в сенях и в кухне, топали во дворе и в пристройках.

Сам гауптштурмфюрер, распахнув добротную, на меху, кожанку, сидел, развалившись, боком к столу и, вооружившись лупой, рассматривал документы, изъятые из ящика буфета. Закончив с ними, стал спокойно разглядывать куклу, производя сквозь зажатые губы один и тот же звук: «Тпру, тпру, тпру», – похожий на какой-то марш. Сзади него, у окна, лицом к двери, стоял здоровенный телохранитель с автоматом наготове.

Михаил Макарович и Вера за все были спокойны. Предвидя подобное, они ничего здесь не держали. Единственное, чего они боялись, это как бы эсэсовцы не выстукали в буфете маленький тайничок с шифром. И когда за прилавком зазвенела посуда, а затем заскрипели вытаскиваемые из буфета полки – у Веры и Михаила Макаровича сжались зубы. Но они ни одним мускулом не выдали своего волнения и страха.

Наконец у буфета и вообще в обеих комнатах затихло, послышался чеканный шаг, щелк каблуков и громогласный доклад по-немецки:

– Господин гауптштурмфюрер! Осмотр закончен. Ничего не обнаружено.

Если бы можно было сейчас расслабиться, то люди, стоящие лицом к стенке, зарыдали бы от радости, тут же рухнули бы на пол. Но надо выстоять до конца!

Часы пробили полночь. С последним их ударом отрапортовал и последний обершарфюрер:

– Ничего не обнаружено!

– Гут! Аллес! – произнес гауптштурмфюрер и, посадив куклу-согревашку на свое место и отпустив солдат, сбросил с плеч пальто на растопыренные руки телохранителя, сунул ему фуражку и, извинившись перед хозяевами, что, мол, выполнял только приказ, освободил и их и как ни в чем не бывало сел за стол, пригласив к столу и начальника полиции. – Битте, фрау! – обратился он к Вере и жестом руки показал на красавицу куклу и на бутерброды, а затем повторил на ломаном русском языке: – Прошу вас яйки, сало – жи-жи, – что значило – «поджарить», – и чуть-чуть шнапс.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Вскоре в тылу армий московского направления закрутились и рекогносцировочные группы, и квартирьеры, и просто начальники. Из-за зимнего бездорожья – а зима на удивление выдалась снежная и морозная – они мчались исключительно по Московско-Минской автостраде или следовали железной дорогой. У Сафонова поворачивали – одни на север – на Белый, другие на юг – на Дорогобуж. На перепутье многие из них не миновали гостеприимной корчмы Кудюмова.

Корчма работала в светлое время. С наступлением темноты окна плотно закрывались надежными ставнями, но посетители зачастую задерживались допоздна.

Местной администрации, полиции и даже агентов СД Кудюмов не очень-то боялся, так как за всякую ему услугу каждого щедро благодарил. Некоторым гитлеровцам даже устраивал продовольственные посылки в Германию. Больше всего боялся своих односельчан. Они видели, как хозяева корчмы раболепно встречали и провожали врагов, и при встрече не раз со злобой бросали хозяину и хозяйке: