Так были схвачены вместе с Калистратовной и ребята Валентиновой.

Эта сухонькая, не столь старая, как постаревшая от горя женщина, потерявшая в войну и мужа и детей, приютила Дусю и Ваню. И вот ранним утром загрохали в дверь полицаи, сорвали ее с запоров и, сбив у порога с ног Калистратовну, рванулись к постели, где насмерть перепуганная Дуся жалась к Ване, таща на себя одеяло.

– Не трожьте их! Они хворые! – выкрикнула Калистратовна и, бросившись к ребятам, прикрыла их. Но каратели были неумолимы, в данном случае их «хворь» не пугала. Они были обязаны очистить селение от людей.

Теперь Калистратовна ни на шаг не отпускала от себя ребят, ни в дороге, ни на пункте сбора, ни при сортировке и даже тогда, когда к ней подошел здоровенный детина в белом халате.

– Господин доктор, не троньте ее, она больная, – Калистратовна одернула от него Дусю.

Фельдшер, присев, прикоснулся губами ко лбу Дуси, пальчищами потянул ее заплаканные веки вниз, потом сжал ее щеки, да так сильно, что та невольно широко раскрыла рот и прошептала:

– А-а! – надрывно закашлялась.

– Гут, – заключил фельдшер, и оторвав Дусю от Калистратовны, толкнул ее в сторону дома, прямо в растопыренные руки санитара. Ваню фельдшер смотреть не стал, а повернул его лицом к проходу, куда тянулись «немощные», толкнул и крикнул другому санитару:

– Выпроводи мальца, слепой!

На какое-то мгновение потеряв сестру, Ваня, ища ее, испуганно протянул руки:

– Дуся! Где ты? Дай руку.

Но и Дуся, еще до его вскрика, вырвалась из клещей белохалатника и вмиг оказалась около брата. Туда же бросилась и Калистратовна.

– Изверги! Что же вы делаете-то с сиротами? Сжальтесь, лиходеи! – и она, распластав руки, прикрыла собою ребят, но тут же рухнула наземь от удара полицая.

– Тетя Валя, милая… – Дуся и Ваня, упав на ее грудь, заплакали навзрыд.

Санитар с большим усилием оторвал Дусю от этой, ставшей ей и брату второй матерью, женщины и с еще большим трудом отнес ее, бьющую его руками и ногами и душераздирающе кричавшую, в дом.

Следом за ней рванулся и Ваня. Ничего впереди себя не видя, он налетел на изгородь, ухватился за ее жерди и, отбиваясь ногами от наседавшего на него полицая, задыхаясь, кричал:

– Отпустите сестру! Отпустите! Тетя Валя! Где ты? Родненькая! Дусю взяли, заступись!

Этот, хватающий за душу, крик Вани даже заставил вздрогнуть сердце самого главного здесь врача.

– Девочка, не надо плакать. У нас хорошо. Кушать много, гулять много, всего много, – по-русски, с акцентом утешал, опустившись перед ней на корточки, доктор. Он даже пробовал отвлечь ее внимание блестящим с цепочкой предметом, но Дуся, рыдая с той же силой, просила:

– Там братик, Ваня. Миленький дядя доктор, спасите – его. Он слепой и без меня погибнет. Спасите!..

– Хорошо, хорошо, только не надо так громко плакать, – и доктор распорядился привести мальчика, которого осмотрел сам, и, хлопнув его по спине, сказал по-немецки своему коллеге: – Мальчик ничего, крепыш. Нам подходит. А что слепой, это не помеха, – и хладнокровно закончил: – Все равно у них один и тот же конец. – Затем, взяв Ваню за плечо, провел к Дусе: – Вот и братец твой.

Девочка бросилась к брату и, прижавшись к нему, все еще всхлипывая, обратилась к доктору:

– Мы будем вместе?

– Вместе, вместе, – доктор даже улыбнулся.

– Милый дядя доктор! – Дуся бросилась к нему и, не дотянувшись до его лица, стала целовать руки: – Спасибо. Спасибо, милый дядя доктор. Ваня! Что же ты стоишь? Целуй дядю доктора.

Ваня, чувствуя, что их ждет впереди, не тронулся с места, и в его голове возникло то, чем всегда отбивалась от карателей Валентина Калистратовна, и тут он своей просьбой ошарашил весь медицинский персонал:

– Господин доктор, там, на улице, наша мать, Валентина Калистратовна, она слабая, еще не переболела тифом, отпустите нас к ней.

«Тиф» сразу отшатнул доктора от Вани, и он металлическим голосом заговорил по-немецки:

– Вышвырнуть их обоих к матери и там предупредить шефа охраны. Вы, – обратился он к санитару, принесшего Дусю, – сейчас же смените халат и тщательно вымойте руки.

Увидев ребят, Калистратовна поднялась с земли и бросилась навстречу.

– Ви, – санитар тыкал пальцем в ее грудь, – ист мутер?

– Да, да, господин фельдшер, – я, я их мать. – И Калистратовна, еле сдерживая слезы радости, обхватила ребят.

– Ком! – санитар толкнул их. – Шнель, шнель! – и повел к охраннику, наводившему в толпе порядок.

– Это заразные. Так что, – перекрестил он воздух, – их в карантин!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Лесник вернулся из Смоленска сам не свой – угрюмый и молчаливый. В дом не вошел, а скорее – вбежал. За ним так же торопливо последовали партизаны.

– Савва, что-нибудь плохое? – испуганно смотрела ему в глаза застывшая посреди горницы жена.

Вместо ответа лесник предложил всем сесть, а сам, зайдя за стол, опустился на скамью.

– Кругом шуруют каратели. Медлить нельзя. Иначе вы попадете в их лапы.

– Что с вами делать? – Савва смотрел на Гребенюка и Юру. – Ума не приложу. Направить вас к дружку, леснику в Боровое?

– Что ты, что ты? – перебила его жена. – Юрочка ж не выдержит.

– Агриппина, не мешай! – прикрикнул на нее лесник. – Я сам понимаю, что не след, но и здесь оставаться им тоже нельзя. Нагрянут, увидят его рваный бок и – в душегубку…

– Боже мой, боже, на своей земле и такое страдание, – запричитала Агриппина, гладя Юру по голове. – За что ж, господи?..

– Агриппина! Брось ныть! И без тебя тошно, – прикрикнул на нее Савва. – Лучше собирай на стол и корми людей. А ты, Рыжик, оденься и иди на крылечко, посиди, а мы тут с Фомичом покумекаем, куда и как.

– Почему на крылечко? Ведь решаете-то обо мне? – И Юра, высвободившись от Агриппины, сел рядом с Гребенюком. – Ну что замолкли? Тетя Агриппина, садитесь, – Юра подвинулся ближе к Фомичу, освободив ей конец скамейки.

– Юра! Ты в уме? – вскипел Гребенюк. – Сейчас же марш на двор! – и протянул было руку, чтобы выпроводить его из-за стола, но тут вмешалась Агриппина. Она полюбила Юру, так как в нем было много схожего с ее сыном, который с самого начала войны застрял у ее сестры под Ленинградом.

– Иван Фомич, так не надо. Он правильно сделал, – и она опустилась на скамью. – Ведь я тоже волнуюсь, как и вы, и я тоже могу что-то умное сказать.

– Агриппина, займись своим делом, – осадил ее Савва. Но она, переживая за Юру, не унималась:

– А почему бы не отправить Юру к братану?

– К Сидору? – удивился Савва, даже подскочил. – Да он за понюшку табаку их продаст.

– Савва! Брось зря человека порочить, – прикрикнула Агриппина на мужа. – Не посмеет. Спас же он в прошлом году нашего летчика и даже в лечении помог.

– Он что, доктор? – спросил ее Иван Фомич.

– Какой доктор? – махнув рукой, хохотнул Савва. – При тамошней больнице главный мусорщик и ассенизатор.

– Ассенизатор, – возмутилась Агриппина. – Да этот ассенизатор там всякие лекарства достает и лекарствами теми и бинтами партизан снабжает. Ты вот с рецептом по всему Смоленску возился, а мази для Юрочки так и не достал. А он наверняка достанет.

– Достанет? – Савва сделал такую физиономию, что без слов стало понятно, какой человек Сидор. – Это такой хапуга, что за глоток воды готов что-нибудь о тебя содрать. Кому горе, а ему лафа! Хутор себе неизвестно за какие заслуги у бургомистра оттяпал. Может быть, ему бесплатно сортир чистит?

– Савва! – оборвала его Агриппина. – Как тебе не стыдно? Не слушайте его, Иван Фомич. Все это напраслина. Правда, он жадный, и мы его не любим. Но он наш человек и вас не предаст. А его жена, Катерина, душа-женщина. Да она для Юрочки, как и я, ничего не пожалеет. Так что решайте и смело везите его к братану. Если надо, я сама вас повезу. Ну, что ты смотришь на меня такими глазами? – Агриппина зыкнула на мужа. – Сам говорил, что «рваный бок», а к тому ж страх как гноится. Так какое же может быть другое рассуждение? Собирайтесь, и поехали!